Вечный двигатель российской истории, или Фантастика чистой воды
Отрывок:
«Висит груша — нельзя скушать», «близок локоть, да не укусишь» — эти и подобные пословицы-поговорки как нельзя более точно характеризуют предмет нашего сегодняшнего исследования. Впрочем, почему сегодняшнего? Это исследование, эти поиски длятся уже не одну сотню лет. И порой кажется, что — вот оно, наконец, нашли, теперь уже навечно и навсегда. Но проходит поколение-другое, сменяется власть, и снова начинаются поиски, и вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди...
Этот неуловимый Брандашмыг — российская национальная идея.
Вот уж поистине, нет ничего более неуловимого и эфемерного в целом мире. Но на то она и идея. Идеи, согласно Платону, обитают в особом, идеальном мире, и мы, жалкие людишки, в состоянии разглядеть только тени на стене — тени, которые отбрасываются этими самыми идеями.
В таких нечеловеческих условиях поди разбери толком, что именно ты там видишь и как это понимать. Существует ли российская национальная идея на самом деле, или нам это только кажется? Или просто очень хочется, чтобы она существовала?
I. КОЛЕСО ОБОЗРЕНИЯ
Принято считать, что всякая социальная общность — народ, нация, сложившаяся в пределах государственного или иного образования, формирует определенную идею, скрепляющую, как цемент, данную общность в сфере духовной жизни. Она позволяет обществу самоидентифицироваться, отделить себя от других, объединить людей разных социальных слоев и национальностей.
Известный российский политолог Леонид Радзиховский в статье «Идея» пишет следующее: «Язык, традиция, стиль, мифология, менталитет — только это и объединяет НАРОД, только это создает народ, это и ЕСТЬ народ. Вне менталитета, традиции, стиля, языка — народа просто не существует. Без государства народ существовать может (украинцы или казахи до 1991 года), без единой территории может (евреи, цыгане), без единой религии может (немцы — католики и лютеране, "американцы” в США). А вот без общего менталитета, языка, стиля, мифа — не может (т. е. люди будут тогда входить в ДРУГИЕ народы). Собственно, государства и "придуманы” для защиты своего менталитета. Если сравнивать нацию с книгой, то важны не физические листы бумаги (люди с их телами), а СОДЕРЖАНИЕ книги. Вот это содержание и есть НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ».
Соображения очевидные, с ними трудно поспорить. Но история данного вопроса в России на редкость сложна, противоречива и запутанна. Попробуем пунктиром наметить основные вехи. Попробуем раскрыть, хотя бы вкратце, содержание этой удивительной книги.
Замечу сразу, что предпочитаю формулировку «российская», а не «русская» национальная идея. Причина — многонациональность российского государства. В этом контексте национальная идея совпадает с государственной. Иначе мы делаем неизбежный шаг к выяснению, кто русский, а кто нет, к отделению одних от других, к бесплодным и бессмысленным разговорам о чистоте нации... Лет сто назад эти темы еще могли быть новыми и актуальными, но не сегодня. Поэтому идея — российская.
Итак, началось всё, конечно, давно — надо полагать, еще века с девятого, когда на княжение были призваны варяги. Самая первая национальная идея была сформулирована крайне просто и доходчиво — чтоб был порядок. Ибо земля русская, как известно, вельми обильна, но порядку-то в ней и нет.
Хотя на полноценную национальную идею это пока не тянуло: трансцендентности явно не хватало, какой-то возвышенности, что ли, духовности.
Принятие христианства сыграло в этих поисках решающую роль. Через некоторое время вызрела, выкристаллизовалась и в течение XV-XVII вв. оформилась теория «Москва — новый Иерусалим» / «Москва — третий Рим». Ее значение огромно.
Во-первых, она конкретизировала несколько абстрактные представления о вселенской, внеисторической миссии русского народа. То есть оформила мессианское сознание наследников Византийской империи; Россия стала считать себя последним истинным оплотом христианской веры, а именно — православия.
Во-вторых, раз мы одни такие замечательные, уникальные и правильные, все остальные вокруг становятся или актуальными, или потенциальными врагами. Все только и жаждут, тайно или явно, разрушить нашу веру и поработить. Понятия «русский» и «православный» зачастую воспринимались как синонимы. Войны с Польшей, с рыцарскими орденами воспринимались как противостояние католицизму; войны с Крымским, Казанским ханством, с Турцией тоже имели религиозный оттенок.
В-третьих, необходимость сохранения истинной веры обусловила стремление к изоляции. Оградить православное государство от чуждых влияний, не пущать и не допускать ничего, что не соответствует канонам. Вспомним, с каким трудом шла европеизация России при Петре I.
В-четвертых, теория «Москва — третий Рим» выразила стремление к возвышению Московского княжества над своими соседями-конкурентами, стремление к преодолению феодальной раздробленности Руси и к ее дальнейшей централизации. Имперские притязания и территориальная экспансия московских правителей стали более обоснованны: нести свет православия непросвещенным народам. Византийская концепция «симфонии царства и священства» (неразделимость, союз светской и церковной власти) воплощалась в полный рост.
В-пятых, что логично, постепенно черты главного правителя Руси приобретали все более и более абсолютистский характер. Прежний взгляд на государство как на наследственное владение потомков Рюрика был поколеблен пресечением династии. Пертурбации периода Смутного времени ясности не внесли: идея о том, что государь обретает права на престол в результате определенных соглашений с представителям от разных сословий, успеха не имела. Чисто рациональное отношение к власти (свойственное, скорее, европейскому укладу), восприятие царя всего лишь как чиновника высшего ранга, подотчетного и исполняющего волю общества, — всё это в корне противоречило византийским традициям. В рамках теории третьего Рима государство — от Бога; а значит, и царь, соответственно — Сын Неба, хранитель государственных и божественных истин. А значит, не подчиняется никаким условностям и сам устанавливает правила игры для всех остальных. Через какое-то время царь не без оснований стал именоваться самодержцем.
